Конек горбунок царь боярин. Редкие издания сказки П. Ершова "Конёк-Горбунок". Начинает сказка сказываться

Цели:

• углубить знания о жанре литературной сказки,
• выяснить, почему сказку «Конёк-Горбунок» по праву можно назвать «народной» сказкой.
• развивать самостоятельность, умение выразить мысль,
• воспитывать желание следовать высоким нравственным идеалам,
• повышать мотивацию обучения,
• отрабатывать навык выразительного чтения.

Оборудование:

• портрет П.П.Ершова
• детские рисунки и иллюстрации к сказкам
• фрагмент балета Р.Щедрина «Конёк-Горбунок»
• таблицы:
  • П.П.Ершов – автор народной сказки «Конёк-Горбунок»;
  • «Конёк-Горбунок» – русская сказка;
  • зачин, троекратные повторы, добро побеждает, концовка
  • Иван, противники, помощники
  • добрый, справедливый, умный, смекалистый, честный, с чувством собственного достоинства;
  • злоба, жадность, зависть, коварство, хитрость;
  • «Конёк мой снова поскакал по всему русскому царству. Счастливого пути!...» П.П.Ершов
  • русские народные сказки;
  • таблицы: оценка за работу на уроке;
• выставка книг «Русские народные сказки»

План урока:

1. Организационный момент
2. Тема урока. Целеполагание.
3. Проверка домашнего задания.
4. Сравнительная характеристика героев сказки «Конёк-Горбунок» и русских народных сказок.
5. Почему живет сказка? Обобщение.
6. Итог урока.

ХОД УРОКА

1. Оргмомент

2. Тема урока. Целеполагание

– Сегодня заключительный урок по сказке Петра Павловича Ершова «Конёк-Горбунок». В 1856 году (спустя 22 года после написания сказки) Петр Ершов писал: «Конёк мой снова поскакал по всему русскому царству. Счастливого ему пути!..»
– На уроке мы попытаемся понять, чем так покорило читателей творчество П.П.Ершова.
– Иллюстрации, которые помещены в правой части доски, вы нарисовали к сказке П.Ершова «Конёк-Горбунок». Обратите внимание на остальные рисунки. Иллюстрации к каким сказкам вы видите? Назовите эти сказки. («Сивка-Бурка», «Гуси-лебеди», «Морозко», «Хаврошечка»)
– Что объединяет эти сказки? (Таблица: русские народные сказки)
– Почему мы их называем русскими народными?
– И сказку П.Ершова часто называют русской народной. Во многих книгах написано «Конёк-Горбунок» – русская сказка. А на памятнике П.Ершову можем прочитать такие слова: «П.П.Ершов автор народной сказки»
– На этом уроке мы подведем итог и выясним, почему литературную сказку «Конёк-Горбунок» называют русской и одновременно народной.
– В конце урока я предлагаю каждому оценить самого себя и выставить себе оценку за работу. Для этого надо отметить на шкале активности успешность своей работы (красным цветом). На второй шкале – успешность работы своей группы (зеленым цветом).

3. Проверка домашнего задания

– Вспомните, какова композиция сказки «Конёк-Горбунок» (Сказка построена как и русские народные сказки. У неё есть зачин, троекратные повторы, в сказке добро побеждает зло, концовка)
– Для чего автор использует зачин ? (Вводит читателей в ход событий, знакомит с героями, настраивает на сказочный лад)
– Поскольку в сказке Ершова три части, автор написал зачин к каждой из них. Это особенность литературной сказки. Дома вы выучили наиболее понравившиеся зачины наизусть. Кто желал бы рассказать? Какие троекратные повторы встретились в сказке Ершова? Приведите примеры победы добра над злом. Объясните, кто победил, а кто был наказан. (Иван стал царем, а царь сварился)
– Найдите концовку, которая роднит сказку Ершова с русскими народными сказками.
– Итак, мы нашли много общего в построении сказки Ершова и народных сказок.

4. Сравнительная характеристика героев сказки «Конёк-Горбунок» и героев русских народных сказок

– А теперь сравним главных героев этих сказок.

1) Главного героя Ершова называют Иваном (таблица), как и в большинстве русских народных сказках.
– Вспомните, какими были герои Ивана в русских народных сказках. (Добрые, честные, смелые, справедливые)
– А какими качествами наделил своего главного героя П.Ершов? Перечислите качества.
– Давайте обратимся к тексту сказки, чтобы подтвердить свои мысли.
– Итак, у старика было три сына. Они были «в дозоре». Как повел себя Иван в дозоре? Прочитайте.
– Каким оказался Иван? (Смелым)
– Как рассказал Иван об увиденном (случившимся) дома? Прочитайте выразительно.
– Как характеризует героя этот рассказ? (Иван оказался сообразительным, находчивым, смекалистым). Почему он не рассказал всей правды?
– Прочитайте отрывок, в котором говорится, как Иван «настиг» братьев, укравших коней?
– Какое качество ценит Иван? (Честность)
– Мстит ли Иван братьям за украденных коней? Почему? (Иван добрый, он умеет прощать)
– Прочитайте по ролям первую встречу Ивана с царем. (Автор, царь, Иван)
– Как ведет разговор Иван? (Смело, на равных, с чувством собственного достоинства)

Вывод: Иван в сказке Ершова обладает теми же качествами, что и Иван в русских народных сказках.

2) – Всегда ли в сказках герой в одиночку справляется с трудностями? (Есть помощники)
– Вспомните русские народные сказки и приведите примеры (с опорой на иллюстрации) («Гуси-лебеди»: печка, яблоня, речка; «Хаврошечка»: корова…)
– Напомните описание Сивки-бурки. (Пересказ 1 ученика)
– А кто помогает герою в сказке Ершова?
– Прочитайте описание Конька-Горбунка.
– Сравните образы этих коней. Скажите, взят ли образ Конька-Горбунка из «народа»? Но за что кобылица просит ценить конька?
– Образ чудо-конька возник из детских рисунков писателя, из его любимой самодельной игрушки.
– Создатели народных сказок полагали: каков герой снаружи, такова и его душа. На примере Конька-Горбунка, внешний вид которого не соответствовал душевным качествам. Ершов показал, что внешнее уродство не признак бедности, скудности внутреннего облика. (Конек-Горбунок преданный, заботливый друг. Такого мотива нет в русских народных сказках)
– Итак, мы убедись в том, что поэт, опираясь при создании сказки на народные традиции, привносил немало своего, индивидуального, авторского.

5. Физминутка

6. Продолжение сравнительного анализа

3) – А теперь ответьте, почему Ивану в жизни бывает необыкновенно трудно? (Противники)
– Кого можно считать противниками Ивана в этой сказке? (Братья, спальник, царь)
– Давайте проследим, как раскрывается каждый из них в поступках? Для этого мы разделимся на группы.
1 группа даст характеристику братьям
2 группа – спальнику
3 группа – царю

Вам предложен список черт, из которых нужно выбрать черты, присущие данному герою. Свои выводы обязательно подтвердите строками из текста.

7. Самостоятельная работа по группам (3 мин.)

1 группа

– Какими в сказке показаны братья? (Трусливые, лживые, завистливые, жадные)

(В ходе ответов детей учитель прикрепляет к доске карточки, таблицы)

Зачитайте отрывки…: в дозоре, с конями, Какими чувства овладели? О каком качестве можно судить из данного отрывка?

2 группа

– Какие слова вы выбрали, чтобы охарактеризовать спальника? (зависть, злость, коварство, хитрость). Подтвердите слова текста.
– Именно зависть, злоба побуждает спальника совершать неблаговидные поступки: клеветать, шпионить, воровать.

3 группа

– Каким показан в сказке царь? (Жестоким, завистливым, злым)
– Прочитайте выбранные вами отрывки. Что вы видите на примере этих отрывков.. (видим, как меняется царь, по мере того, как Иван выполнял задание, он становился все более злым, жестоким, завистливым.

Работа по таблице

– Сопоставьте образы братьев Ивана, спальника, царя. Именно эти черты: … сближают данные персонажи.

лживость трусость зависть
коварство жестокость жадность хитрость…

– Есть ли собратья у этих героев в русских народных сказках? («Сивка-Бурка»: братья, «Хаврошечка»: мачеха и дочери…)

Вывод: Какие качества героев осуждаются в народе? прославляются? (Работа по таблицам)

8. Подведение итогов урока

– Почему Иван получает и красавицу жену, и царство? (Он обладает качествами, которые ценятся в народе)

– И мы видим, что в концовку сказки Ершов построил в соответствии с традициями народной сказки: в конце повествования герой перерождается и становится счастливым, и умным по-настоящему.

– Мы с вами сделали сравнительный анализ литературной сказки и поняли, что автор в своем произведении использовал элементы русских народных сказок. Поэтому ее называют русской сказкой, от этого она любима и читаема многими поколениями. Поэтому ее называют народной.

Комментированное издание любимой многими поколениями сказки. Для младшего школьного возраста.

• О сказке «Конёк-горбунок»

* * *

компанией ЛитРес .

О сказке «Конёк-горбунок»

Послал отец Иванушку стеречь пшеницу: повадился кто-то топтать её по ночам. Послушался Иван – пошёл в дозор. О том, что за этим последовало, и о многом другом рассказал в своей сказке девятнадцатилетний поэт – студент Петербургского университета Пётр Павлович Ершов. Автор «Конька-горбунка» учился на философско-юридическом отделении. Но Ершова влекли к себе поэзия, история, музыка. Однажды он признался: «Я готов всем изящным любоваться до головокружения…»

Ершов был современником великого Пушкина, Жуковского. От них он услышал похвалу. Сказка была напечатана сначала в журнале, а потом – отдельной книгой. С памятного для Ершова 1834 года, когда это произошло, сказку о коньке-горбунке узнала и полюбила вся читающая Россия.

Поэт родился в Сибири. В детстве ему пришлось много ездить: его отец служил в беспокойной должности волостного комиссара – семья часто переезжала с места на место. Ершовы жили и в крепости святого Петра (сейчас Петропавловск), и в Омске, и на Крайнем Севере – в Берёзове (тогда место ссылок) и в Тобольске. Будущий поэт узнал быт крестьян, таёжных охотников, ямщиков, купцов, казаков, услышал рассказы о сибирской старине, от старожилов узнал сказки. Ершову, ставшему гимназистом, вновь повезло: он поселился в Тобольске у родственников матери, у купца Пилёнкова, – здесь в людской бывали разные люди. От них Ершов узнал о забайкальских краях, о далёких караванных путях на юг и восток. Пришло время, и сам Ершов стал рассказчиком-сказочником.

В Петербург Ершов приехал с родителями, с братом, который тоже стал студентом. Они поселились на городской окраине, в небольшом деревянном доме. Вечерами, улёгшись в постель, Ершов любил рассказывать домашним сказки. Здесь-то впервые и услышали друзья от поэта его сказку о коньке-горбунке. Сказка была перенята от сибирских сказочников, но не всегда легко решить, где перед нами искусство народа, а где собственное творчество Ершова.

Едут близко ли, далёко,

Едут низко ли, высоко

И увидели ль кого -

Я не знаю ничего.

Скоро сказка говорится,

Дело мéшкотно творится.

Как тут не узнать слов из народных сказок: «Близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается». Или вот ещё – конёк-горбунок трижды спрашивает у опечаленного Ивана:

«Что, Иванушка, невесел?

Что головушку повесил?»

А дело в том, что царь посылает Ивана к океану; горбунок неизменно утешает своего хозяина:

«Это – службишка, не служба;

Служба всё, брат, впереди!»

В народных сказках герой тоже находит утешение у своих друзей и помощников. Они тоже спрашивают у него, почему он невесел, почему голову ниже плеч повесил, и утешают теми же словами: «Это не служба – службишка, служба будет впереди». Из народных сказок Ершов взял и слова о преображении Ивана:

И такой он стал пригожий -

Что ни в сказке не сказать,

Ни пером не написать!

Нетрудно узнать обычную сказочную концовку и в последних стихах о свадебном пире:

Сердцу любо! Я там был,

Мёд, вино и пиво пил;

По усам хоть и бежало,

В рот ни капли не попало.

Но поэт не только пересказал своими стихами сказки народа. Ершов украсил народный вымысел, расцветил его своей выдумкой, дополнил его. Вот Иван караулит ночью пшеницу – сидит под кустом, считает на небе звёзды:

Вдруг о полночь конь заржал…

Караульщик наш привстал,

Посмотрел под рукавицу

И увидел кобылицу.

Мы можем проследить за всеми движениями Ивана: вот его слух поразило внезапное ржание, вот он привстал, вот приложил руку к глазам, чтобы лучше рассмотреть что-то там вдали, – и увидел кобылицу. Ершов даёт волю своей фантазии:

Кобылица та была

Вся, как зимний снег, бела,

Грива в землю, золотая,

В мелки кольцы завитая.

В сказках народа много чудесного, но можно поручиться, что точно такого описания в них не найти.

«Конёк-горбунок» захватывает нас вымыслом. Чего только не узнаём мы и где только не перебываем вместе с Иваном и его горбунком! В сказочной столице – на торгу, в конном ряду, в царской конюшне, у океана-моря, в диковинных краях, где водятся жар-птицы, на морском берегу, у самой кромки прибоя, откуда открывается пустынный простор и видно, как гуляет «одинёшенек» белый вал. Вот Иван доскакал на горбунке до поляны:

Что за поле! зелень тут

Словно камень-изумруд;

Ветерок над нею веет,

Так вот искорки и сеет;

А по зелени цветы

Несказанной красоты.

Вдали возвышается гора, «вся из чистого сребра» – ослепительный блеск разлит вокруг. Перед нашим мысленным взором открывается красота волшебного мира.

Ершов без боязни сочетает волшебный вымысел с шуткой. Поперёк океана неподвижно лежит кит – чудо-юдо. Сметливые крестьяне поселились на нём:

Мужички на губе пашут,

Между глаз мальчишки пляшут,

А в дубраве, меж усов,

Ищут девушки грибов.

Поэт весело смеётся над давними фантастическими россказнями о том, что земля держится на трёх китах.

Шутливость никогда не оставляет Ершова. Она постоянно сопровождает самые восторженные его описания. Ивану не показалась прекрасной даже царевна: увидав её, он разочарован – она кажется ему бледной, тонкой:

«А ножонка-то, ножонка!

Тьфу ты! словно у цыплёнка!

Пусть полюбится кому,

Я и даром не возьму».

Пересказывая народные сказки, Ершов сохранял их острый социальный смысл. Симпатии автора всецело на стороне гонимого и презираемого Ивана. Иван слыл дурачком уже в родной семье; он и вправду кажется дурачком: лежит на печи и распевает во всю мочь: «Распрекрасные вы очи!» Но вот вопрос: а чем его лучше старшие братья?… Они не горланят песен, не лезут на печь в лаптях и малахае, не стучат в двери так, что «чуть кровля не валится», но иных достоинств у них нет. Напротив, в них много плохого: никто из них не верен слову, они обманывают отца, нечисты на руку. Ради выгоды они готовы на всё – были бы рады погубить Ивана. Тёмной ночью они посылают его в поле за огоньком, в надежде, что он не вернётся обратно.

Сам же думает Данило:

«Чтоб тебя там задавило!»

А Гаврило говорит:

«Кто-петь знает, что горит!

Коль станичники пристали, -

Поминай его, как звали!»

Но всё происходит наперекор желаниям братьев. Ершов делает Ивана удачливым. Почему?

Потому что Иван никому не желает зла. Его «глупый ум» в том, что он не крадёт, не обманывает, верен слову. Он не строит козней против ближних. Всякий раз, сделав доброе дело, Иван беззаботно поёт: поёт, возвращаясь из дозора, «Ходил молодец на Пресню»; поёт по дороге в балаган, где у него стоят кони. И уж настоящее веселье – общая пляска – произошло в столице, когда Иван был взят на службу к царю. Весёлый, добрый и простодушный Иван потому и нравится нам, что не похож на тех, кто считает себя «умным».

Презираемый и обманываемый братьями, Иван стал жить при царском дворе. Иван сам удивлён перемене в своей судьбе. По его словам, он «из огорода» стал «царский воевода». Невероятность такого изменения в судьбе Ивана высмеяна самим поэтом, но без такого хода действия не было бы и сказки.

Иван и на царской службе остался прежним: он выговорил себе право вдоволь спать («А не то я был таков»). Ершов часто говорит о том, что Иван спит так крепко, что его едва могут добудиться. Иван чуть не погубил себя, заснув у шатра девицы под её пение и игру на гуслях. Недовольный горбунок толкнул его копытом и сказал:

«Спи, любезный, до звезды!

Высыпай себе беды!»

Иван и хотел бы остаться беззаботным, да на царской службе беззаботным быть нельзя. Иван должен стать иным. Он учится этому. Чтобы не уснуть, не упустить ещё раз Царь-девицу, Иван набрал острых камней и гвоздей: «Для того, чтоб уколоться, если вновь ему вздремнётся». Верный конёк учит своего хозяина: «Гей! хозяин! полно спать! Время дело исправлять!» Конёк – воплощение чудесной сказочной силы, которая приходит на помощь Ивану. Эта сила действует против царедворцев и самого царя. Беды, в которые попадает Иван, грозны. Царь узнал из доноса спальника, что Иван скрывает перо Жар-птицы. Царь в гневе. Он добивается у Ивана признания: «Отвечай же! Запорю!..» Царское желание иметь перо Жар-птицы – одна прихоть и вздор. Царь смешон: получив перо, он забавляется им, как дитя игрушкой: «Гладил бороду, смеялся и скусил пера конец». Приказывая поймать Жар-птицу, царь грозит в случае неповиновения посадить Ивана на кол:

«Я, помилуй Бог, сердит!

И с сердцов иной порою

Чуб сниму и с головою».

Иван для царя «холоп» и не должен перечить ни его словам, ни желаниям. Таков и приказ искупаться в кипятке:

«Если ты в рассвет зари

Не исполнишь повеленье, -

Я отдам тебя в мученье,

Прикажу тебя пытать,

По кусочкам разрывать».

Неблагодарность царя, которому Иван оказал столько услуг, доносы, лицемерие придворных, их ловкая клевета – вот что причиняло несчастья даже таким нетребовательным, незлобивым людям, каков Иванушка.

Ершов противопоставил этому вполне реальному злу сказочную силу конька-горбунка.

Сказочный конёк-горбунок, как всякая хорошая выдумка, заключает в себе серьёзную мысль: силу царя и его придворных может сокрушить сила верного товарищества. Ершов опоэтизировал это чувство. Даря Ивану коней, кобылица сказала:

«Двух коней, коль хошь, продай,

Но конька не отдавай

Ни за пояс, ни за шапку,

Ни за чёрную, слышь, бабку.

На земле и под землёй

Он товарищ будет твой…»

Ершов сам раскрыл внутренний смысл сказочной выдумки: товарищество способно творить чудеса. И в жизни со студенческих лет Ершов верил в силу верной дружбы. В университете он встретил Константина Тимковского. Они подружились. Оба мечтали о полезной деятельности на благо России: им казалось, что они могут преобразить жизнь в Сибири, сделать край каторги и ссылки цветущим, а народы, его населявшие, просвещёнными. Друзья поклялись быть верными этому стремлению и даже обменялись кольцами. На внутренней стороне колец были выгравированы первые буквы латинских слов Mors et Vita, что значило: «Смерть и Жизнь». Друзья поклялись всю жизнь до самой смерти оставаться верными общему гражданскому долгу. Всей своей деятельностью после окончания университета Ершов – учитель русской словесности в Тобольской гимназии, а потом инспектор, директор её, а спустя время управляющий дирекцией училищ всей обширной Тобольской губернии, подтвердил верность своей клятве. По-разному сложилась жизнь друзей, но путь каждого имел началом клятву на верность России, скреплённую чувством товарищества. Это чувство и было воспето Ершовым в сказке.

Горбунок делит все радости и печали Ивана. Когда настало время самого сурового испытания – прыгать в кипящий котёл, горбунок сказал, что теперь понадобится вся его дружба:

«И скорее сам я сгину,

Чем тебя, Иван, покину».

Это-то и придало Ивану решимость:

На конька Иван взглянул

И в котёл тотчас нырнул…

Настоящая сказка всегда близка к правде. Поэт сохранил множество примет народной жизни. Собираясь в дозор, братья берут с собой вилы, топор – те орудия труда, которые крестьянин мог превратить и в оружие. Пойманную кобылу Иван загнал в пастушеский балаган – временный загон под навесом. Собираясь в дорогу, Иван берёт с собой три луковки, кладёт за пазуху хлеб, а небогатую поклажу сложил в мешок. Сказочная столица очень похожа на российский губернский или даже уездный город. Городничий с отрядом усачей прочищает дорогу в толпе, рассыпая удары налево и направо: «Эй! вы, черти босоноги! Прочь с дороги! Прочь с дороги!» Народ снимает шапки. Торговые гости-купцы в сговоре с надсмотрщиками, обманывают и обсчитывают покупателей. На торгу идёт не только денежная торговля, но и обмен натурой. Кричат глашатаи. Царь ездит в сопровождении стрельцов. Такие описания очень красят сказку и придают достоверность выдумке.

Красят сказку и упоминания о времени, хотя и краткие, но выразительные – говорится об утреннем свете, дневном блеске неба, вечернем сумраке и ночной темноте: «Только начало зариться», «Ясный полдень наступает», «Вот как стало лишь смеркаться», «Стало на небе темнеть», «Запад тихо догорал», «Ночь холодная настала», «Ночь настала, месяц всходит». Яркая картина набросана стихами:

Время к вечеру клонилось;

Вот уж солнышко спустилось;

Тихим пламенем горя,

Развернулася заря.

Ершов усвоил из речи народа множество слов и выражений, вроде «зориться», «о полночь» и подобных им. Бытовая речь придала сказке особенные художественные свойства.

Попав на небо, Иван размышляет:

«Эко диво! Эко диво!

Наше царство хоть красиво…

А как с небом-то сравнится,

Так под стельку не годится.

Что земля-то!.. Ведь она

И черна-то и грязна;

Здесь земля-то голубая,

А уж светлая какая!..

Посмотри-ка, горбунок,

Видишь, вон где, на восток,

Словно светится зарница…

Чай, небесная светлица…

Что-то больно высока!»

В этой речи и восторг, и размышление, и удивление, и сравнение, и предположение, и ирония. Это живая народная речь с остановками, неожиданными поворотами в течении. В неё вошли и просторечные слова: «эко», «чай», «больно», и их нельзя заменить никакими другими – вместо «Эко диво!» сказать «Вот диво!» или «Какое диво!», вместо «чай» – «наверное», «вероятно», а вместо «больно высока» – «очень высока». Заменить слова – означало бы утратить народный оттенок в сказочной речи.

Ершов блистательно владел стихом. Как у всякого настоящего поэта, у Ершова стих был сильным поэтическим средством. Вот только один пример: на обратном пути из небесного царства Иван достиг океана -

Вот конёк бежи́т по ки́ту,

По костя́м стучи́т копы́том.

Ритм сам по себе становится изображением стука копыт. Но вот бег конька сменяется прыжком, и ритм становится другим:

Понатýжился – и вми́г

На далёкий бéрег пры́г.

Рассказывают, что Пушкина восхитило мастерство Ершова. Молодой поэт учился у великого мастера. Считают, что начало сказки – четыре стиха «За горами, за долами…» – правил Пушкин. Не случайно стихи:

«Путь-дорога, господа!

Вы откуда и куда?» -

навеяны «Сказкой о царе Салтане», где есть строчки:

«Ой вы, гости-господа,

Долго ль ездили, куда?»

А стих Ершова «Пушки с крепости палят» сочинён по образцу пушкинского: «Пушки с пристани палят».

Сказка Ершова – прекрасное и высокое произведение искусства. Поэт почувствовал и передал очарование народных сказок, а главное, разделил народные понятия и представления.

Как и простые люди, Ершов мечтал о победе добра и справедливости. Именно это сделало сказку о коньке-горбунке всенародно признанным произведением.

Умер поэт в августе 1869 года. При жизни Ершова сказка была издана семь раз и много раз после кончины автора. Пушкин мечтал издать сказку с картинками. Но стоить такая книга должна была дёшево.

Скачет и скачет горбунок в сказке Ершова от одного поколения людей к другому, и весёлый стук его копыт прозвучит ещё для многих читателей.

В. Аникин

Начинается сказка сказываться.

За горами, за лесами,

За широкими морями,

Против неба – на земле,

Жил старик в одном селе.

У старинушки три сына.

Старший умный был детина,

Средний сын и так и сяк,

Младший вовсе был дурак.

Братья сеяли пшеницу

Да возили в град-столицу:

Знать, столица та была

Недалече от села.

Там пшеницу продавали,

Деньги счётом принимали

И с набитою сумой

Возвращалися домой.

В долгом времени аль вскоре

Приключилося им горе:

Кто-то в поле стал ходить

И пшеницу шевелить.

Мужички такой печали

Отродяся не видали;

Стали думать да гадать -

Как бы вора соглядать;

Наконец себе смекнули,

Чтоб стоять на карауле,

Хлеб ночами поберечь,

Злого вора подстеречь.

Вот, как стало лишь смеркаться,

Начал старший брат сбираться:

Вынул вилы и топор

И отправился в дозор.

Ночь ненастная настала,

На него боязнь напала,

И со страхов наш мужик

Закопался под сенник.

Ночь проходит, день приходит;

С сенника дозорный сходит

И, облив себя водой,

Стал стучаться под избой:

«Эй вы, сонные тетери!

Отпирайте брату двери,

Под дождём я весь промок

С головы до самых ног!»

Братья двери отворили,

Караульщика впустили,

Стали спрашивать его:

Не видал ли он чего?

Караульщик помолился,

Вправо, влево поклонился

И, прокашлявшись, сказал:

«Всю я ноченьку не спал,

На моё ж притом несчастье,

Было страшное ненастье:

Дождь вот так ливмя и лил,

Рубашонку всю смочил.

Уж куда как было скучно!..

Впрочем, всё благополучно».

Похвалил его отец:

«Ты, Данило, молодец!

Ты вот, так сказать, примерно,

Сослужил мне службу верно,

То есть, будучи при всём,

Не ударил в грязь лицом».

Стало сызнова смеркаться,

Средний брат пошёл сбираться:

Взял и вилы и топор

И отправился в дозор.

Ночь холодная настала,

Дрожь на малого напала,

Зубы начали плясать;

Он ударился бежать -

И всю ночь ходил дозором

У соседки под забором.

Жутко было молодцу!

Но вот утро. Он к крыльцу:

«Эй вы, сони! Что вы спите!

Брату двери отоприте;

Ночью страшный был мороз -

До животиков промёрз».

Братья двери отворили,

Караульщика впустили,

Стали спрашивать его:

Не видал ли он чего?

Караульщик помолился,

Вправо, влево поклонился

И сквозь зубы отвечал:

«Всю я ноченьку не спал,

Да, к моей судьбе несчастной,

Ночью холод был ужасный,

До сердцов меня пробрал;

Всю я ночку проскакал;

Слишком было несподручно…

Впрочем, всё благополучно».

И ему сказал отец:

«Ты, Гаврило, молодец!»

Стало в третий раз смеркаться,

Надо младшему сбираться;

Он и усом не ведёт,

На печи в углу поёт

Изо всей дурацкой мочи:

«Распрекрасные вы очи!»

Братья ну ему пенять,

Стали в поле погонять,

Но, сколь долго ни кричали,

Он ни с места. Наконец

Подошёл к нему отец,

Говорит ему: «Послушай,

Побегáй в дозор, Ванюша;

Я куплю тебе лубков,

Дам гороху и бобов».

Тут Иван с печи слезает,

Малахай свой надевает,

Хлеб за пазуху кладёт,

Караул держать идёт.

Ночь настала; месяц всходит;

Поле всё Иван обходит,

Озираючись кругом,

И садится под кустом;

Звёзды на небе считает

Да краюшку уплетает.

Вдруг о полночь конь заржал…

Караульщик наш привстал,

Посмотрел под рукавицу

И увидел кобылицу.

Кобылица та была

Вся, как зимний снег, бела,

Грива в землю, золотая,

В мелки кольцы завитая.

«Эхе-хе! Так вот какой

Наш воришко!.. Но постой,

Я шутить ведь не умею,

Разом сяду те на шею.

Вишь, какая саранча!»

И, минуту улуча,

К кобылице подбегает,

За волнистый хвост хватает

И прыгнýл к ней на хребёт -

Только задом наперёд.

Кобылица молодая,

Очью бешено сверкая,

Змеем голову свила

И пустилась как стрела.

Вьётся кругом над полями,

Виснет пластью надо рвами,

Мчится скоком по горам,

Ходит дыбом по лесам,

Хочет, силой аль обманом,

Лишь бы справиться с Иваном;

Но Иван и сам не прост -

Крепко держится за хвост.

Наконец она устала.

«Ну, Иван, – ему сказала, -

Коль умел ты усидеть,

Так тебе мной и владеть.

Дай мне место для покою

Да ухаживай за мною,

Сколько смыслишь. Да смотри:

По три утренни зари

Выпущай меня на волю

Погулять по чисту полю.

По исходе же трёх дней

Двух рожу тебе коней -

Да таких, каких поныне

Не бывало и в помине;

Да еще рожу конька

Ростом только в три вершка,

На спине с двумя горбами

Да с аршинными ушами.

Двух коней, коль хошь, продай,

Но конька не отдавай

Ни за пояс, ни за шапку,

Ни за чёрную, слышь, бабку.

На земле и под землёй

Он товарищ будет твой:

Он зимой тебя согреет,

Летом холодом обвеет,

В голод хлебом угостит,

В жажду мёдом напоит.

Я же снова выйду в поле

Силы пробовать на воле».

«Ладно», – думает Иван

И в пастуший балаган

Кобылицу загоняет,

Дверь рогожей закрывает

И, лишь только рассвело,

Отправляется в село,

Напевая громко песню

«Ходил молодец на Пресню».

Вот он всходит на крыльцо,

Вот хватает за кольцо,

Что есть силы в дверь стучится,

Чуть что кровля не валится,

И кричит на весь базар,

Словно сделался пожар.

Братья с лавок поскакали,

Заикаяся, вскричали:

«Кто стучится сильно так?»

«Это я, Иван-дурак!»

Братья двери отворили,

Дурака в избу впустили

И давай его ругать -

Как он смел их так пугать!

А Иван наш, не снимая

Ни лаптей, ни малахая,

Отправляется на печь

И ведёт оттуда речь

Про ночное похожденье,

Всем ушам на удивленье:

«Всю я ноченьку не спал,

Звёзды на небе считал;

Месяц, ровно, тоже светил, -

Я порядком не приметил.

Вдруг приходит дьявол сам,

С бородою и с усам;

Рожа словно как у кошки,

А глаза-то – что те плошки!

Вот и стал тот чёрт скакать

И зерно хвостом сбивать.

Я шутить ведь не умею -

И вскочи ему на шею.

Уж таскал же он, таскал,

Чуть башки мне не сломал.

Но и я ведь сам не промах,

Слышь, держал его, как в жомах.

Бился, бился мой хитрец

И взмолился наконец:

„Не губи меня со света!

Целый год тебе за это

Обещаюсь смирно жить,

Православных не мутить“.

Я, слышь, слов-то не померил,

Да чёртенку и поверил».

Тут рассказчик замолчал,

Позевнул и задремал.

Братья, сколько ни серчали,

Не смогли – захохотали,

Ухватившись под бока,

Над рассказом дурака.

Сам старик не мог сдержаться,

Чтоб до слёз не посмеяться,

Хоть смеяться – так оно

Старикам уж и грешно.

Много ль времени аль мало

С этой ночи пробежало, -

Я про это ничего

Не слыхал ни от кого.

Ну, да что нам в том за дело,

Год ли, два ли пролетело, -

Ведь за ними не бежать…

Станем сказку продолжать.

Ну-с, так вот что! Раз Данило

(В праздник, помнится, то было),

Натянувшись зельно пьян,

Затащился в балаган.

Что ж он видит? – Прекрасивых

Двух коней золотогривых

Да игрушечку-конька

Ростом только в три вершка,

На спине с двумя горбами

Да с аршинными ушами.

«Хм! Теперь-то я узнал,

Для чего здесь дурень спал!» -

Говорит себе Данило…

Чудо разом хмель посбило;

Вот Данило в дом бежит

И Гавриле говорит:

«Посмотри, каких красивых

Двух коней золотогривых

Наш дурак себе достал, -

Конец ознакомительного фрагмента.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Конёк-горбунок (П. П. Ершов, 1834) предоставлен нашим книжным партнёром -

Библиографические источники:

1. Смирнов–Сокольский Н.П. Моя библиотека, Т.1, М., «Книга», 1969, № 700- Редкость необыкновенная!

2. The Kilgour collection of Russian literature 1750-1920. Harvard-Cambrige, 1959, № 300

3. Библиотека русской поэзии И.Н. Розанова. Библиографическое описание. Москва, 1975, № 600

4. Собрание С.Л. Маркова. Санкт-Петербург, издательство «Глобус», 2007, № 412

5. Дар Губара. Каталог Павла Викентьевича Губара в музеях и библиотеках России. Москва, 2006, № 474

6. Готье В.Г. «Каталог большей частью редких и замечательных русских книг». Москва, 1887, № 1658

Ершов, Петр Павлович (1815-1869) родился в Сибири, учился в тобольской гимназии, потом в Петербургском университете; был учителем, инспектором и, наконец, директором тобольской гимназии. В русскую литературу вошел исключительно как автор стихотворной сказки "Конёк-Горбунок". Ему было всего 19 лет, когда он написал эту сказку, которой суждено было стать одним из самых славных, самых народных произведений русской литературы. В наше время невозможно, вероятно, уже и подсчитать, в скольких изданиях и экземплярах разошлась по нашей стране эта знаменитая сказка. Первое издание 1834 г. вышло с цензурными купюрами и выдержала при жизни автора семь изданий, причем издание 1856 года - было сильно переработано автором и является на сегодня каноническим текстом. «Конёк-горбунок» - произведение народное, почти слово в слово, по сообщению самого автора, взятое из уст рассказчиков, от которых он его слышал; Ершов только привёл его в более стройный вид и местами дополнил. Своеобразный слог, народный юмор, удачные и художественные картины (конный рынок, земский суд у рыб, городничий) доставили этой сказке широкое распространение. Как мы уже писали выше, купюры были восстановлены автором в четвертом издании сказки 1856 г. Однако вот что писал по этому поводу известный фольклорист М. К. Азадовский в издании «Конька-Горбунка», вышедшем в 1934 г., к столетию первого издания: «Сказку 1834 года писал молодой энтузиаст-студент, редакция 1856 года вышла из-под пера директора провинциальной гимназии. В тексте, правда, уже нет цензурных точек, но это вовсе не означает... что в этом издании восстановлены цензурные пробелы... В действительности они восстановлены только частично, в большинстве же случаев заменены другими, и эти замены продиктованы уже не цензурными соображениями, а изменившимися настроениями самого автора...». Ершов задумал свою сказку, когда прочитал только-только появившиеся сказки Пушкина. Многие критики считают, что первые четыре стиха юному тобольскому поэту не принадлежат и их набросал сам Александр Сергеевич, читавший ещё рукописные тексты Ершова. Так ли это - неизвестно, но известны слова, которыми Пушкин наградил автора «Конька-Горбунка»: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить». В основу произведения легли народные сказки, при этом, по-видимому, не только русские; так, известна монгольская народная сказка с практически идентичной сюжетной линией. Отдельные эпизоды сказок Ершов объединил в один богатый приключениями рассказ. Лёгкость стиха, множество метких выражений, элементы едкой социальной сатиры определили популярность этой сказочной поэмы и среди взрослых. Отрывок из «Конька-горбунка» появился в 1834 году в журнале «Библиотека для чтения». В том же году сказка вышла отдельным изданием, но с поправками по требованию цензуры; только в 1856 году сказка была издана полностью. А. С. Пушкин с похвалой отозвался о «Коньке-горбунке». В то же время В. Г. Белинский в своей рецензии написал, что сказка "не имеет не только никакого художественного достоинства, но даже и достоинства забавного фарса". Сказку пытались запретить не менее трёх раз. Из первого издания 1834 года по требованию цензуры было исключено всё, что могло быть интерпретировано как сатира в адрес царя или церкви. В 1922 году «Конёк-Горбунок» признан «недопустимым к выпуску» из-за этой сцены:

За царём стрельцов отряд.

Вот он въехал в конный ряд.

На колени все тут пали

И «ура» царю кричали.

Начинает сказка сказываться

За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба - на земле
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына:
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.
Братья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, столица та была
Недалече от села.
Там пшеницу продавали,
Деньги счетом принимали
И с набитою сумой
Возвращалися домой.

В долгом времени аль вскоре
Приключилося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пшеницу шевелить.
Мужички такой печали
Отродяся не видали;
Стали думать да гадать -
Как бы вора соглядать;
Наконец себе смекнули,
Чтоб стоять на карауле,
Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь.

Вот, как стало лишь смеркаться,
Начал старший брат сбираться,
Вынул вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь ненастная настала;
На него боязнь напала,
И со страхов наш мужик
Закопался под сенник.
Ночь проходит, день приходит;
С сенника дозорный сходит
И, облив себя водой,
Стал стучаться под избой:
«Эй вы, сонные тетери!
Отпирайте брату двери,
Под дождем я весь промок
С головы до самых ног».
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился
Вправо, влево поклонился
И, прокашлявшись, сказал:
«Всю я ноченьку не спал;
На мое ж притом несчастье,
Было страшное ненастье:
Дождь вот так ливмя и лил,
Рубашонку всю смочил.
Уж куда как было скучно!..
Впрочем, все благополучно».
Похвалил его отец:
«Ты, Данило, молодец!
Ты вот, так сказать, примерно,
Сослужил мне службу верно,
То есть, будучи при всем,
Не ударил в грязь лицом».

Стало сызнова смеркаться,
Средний брат пошел сбираться;
Взял и вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь холодная настала,
Дрожь на малого напала,
Зубы начали плясать;
Он ударился бежать -
И всю ночь ходил дозором
У соседки под забором.
Жутко было молодцу!
Но вот утро. Он к крыльцу:
«Эй вы, сони! Что вы спите!
Брату двери отоприте;
Ночью страшный был мороз -
До животиков промерз».
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И сквозь зубы отвечал:
«Всю я ноченьку не спал,
Да к моей судьбе несчастной
Ночью холод был ужасный,
До сердцов меня пробрал;
Всю я ночку проскакал;
Слишком было несподручно…
Впрочем, все благополучно».
И ему сказал отец:
«Ты, Гаврило, молодец!»

Стало в третий раз смеркаться,
Надо младшему сбираться;
Он и усом не ведет,
На печи в углу поет
Изо всей дурацкой мочи:
«Распрекрасные вы очи!»
Братья ну ему пенять,
Стали в поле погонять,
Но, сколь долго ни кричали,
Только голос потеряли;
Он ни с места. Наконец
Подошел к нему отец,
Говорит ему: «Послушай,
Побегай в дозор, Ванюша;
Я куплю тебе лубков,
Дам гороху и бобов».
Тут Иван с печи слезает,
Малахай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладет,
Караул держать идет.

Ночь настала; месяц всходит;
Поле все Иван обходит,
Озираючись кругом,
И садится под кустом;
Звезды на небе считает
Да краюшку уплетает.
Вдруг о полночь конь заржал…
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольца завитая.
«Эхе-хе! так вот какой
Наш воришко!.. Но, постой,
Я шутить ведь не умею,
Разом сяду те на шею.
Вишь, какая саранча!»
И, минуту улуча,
К кобылице подбегает,
За волнистый хвост хватает
И прыгнул к ней на хребёт -
Только задом наперёд.
Кобылица молодая,
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пустилась как стрела.
Вьется кругом над полями,
Виснет пластью надо рвами,
Мчится скоком по горам,
Ходит дыбом по лесам,
Хочет силой аль обманом,
Лишь бы справиться с Иваном;
Но Иван и сам не прост -
Крепко держится за хвост.

Наконец она устала.
«Ну, Иван, - ему сказала, -
Коль умел ты усидеть,
Так тебе мной и владеть.
Дай мне место для покою
Да ухаживай за мною,
Сколько смыслишь. Да смотри:
По три утренни зари
Выпущай меня на волю
Погулять по чисту полю.
По исходе же трех дней
Двух рожу тебе коней -
Да таких, каких поныне
Не бывало и в помине;
Да еще рожу конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами".
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за черную, слышь, бабку.
На земле и под землей
Он товарищ будет твой:
Он зимой тебя согреет,
Летом холодом обвеет;
В голод хлебом угостит,
В жажду медом напоит.
Я же снова выйду в поле
Силы пробовать на воле».

«Ладно», - думает Иван
И в пастуший балаган
Кобылицу загоняет,
Дверь рогожей закрывает,
И лишь только рассвело,
Отправляется в село,
Напевая громко песню
«Ходил молодец на Пресню».

Вот он всходит на крыльцо,
Вот хватает за кольцо,
Что есть силы в дверь стучится,
Чуть что кровля не валится,
И кричит на весь базар,
Словно сделался пожар.
Братья с лавок поскакали,
Заикаяся, вскричали:
«Кто стучится сильно так?» -
«Это я, Иван-дурак!»
Братья двери отворили,
Дурака в избу впустили
И давай его ругать, -
Как он смел их так пугать!
А Иван наш, не снимая
Ни лаптей, ни малахая,
Отправляется на печь
И ведет оттуда речь
Про ночное похожденье,
Всем ушам на удивленье:
«Всю я ноченьку не спал,
Звезды на небе считал;
Месяц, ровно, тоже светил, -
Я порядком не приметил.
Вдруг приходит дьявол сам,
С бородою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то - что те плошки!
Вот и стал тот черт скакать
И зерно хвостом сбивать.
Я шутить ведь не умею -
И вскочил ему на шею.
Уж таскал же он, таскал,
Чуть башки мне не сломал.
Но и я ведь сам не промах,
Слышь, держал его, как в жомах.
Бился, бился мой хитрец
И взмолился наконец:
«Не губи меня со света!
Целый год тебе за это
Обещаюсь смирно жить,
Православных не мутить».
Я, слышь, слов-то не померил,
Да чертенку и поверил».
Тут рассказчик замолчал,
Позевнул и задремал.
Братья, сколько ни серчали,
Не смогли - захохотали,
Ухватившись под бока,
Над рассказом дурака.
Сам старик не смог сдержаться,
Чтоб до слез не посмеяться,
Хоть смеяться - так оно
Старикам уж и грешно.

Много ль времени аль мало
С этой ночи пробежало, -
Я про это ничего
Не слыхал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, -
Ведь за ними не бежать…
Станем сказку продолжать.
Ну-с, так вот что! Раз Данило
(В праздник, помнится, то было),
Натянувшись зельно пьян,
Затащился в балаган.
Что ж он видит? - Прекрасивых
Двух коней золотогривых
Да игрушечку-конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
«Хм! теперь-то я узнал,
Для чего здесь дурень спал!» -
Говорит себе Данило…
Чудо разом хмель посбило;
Вот Данило в дом бежит
И Гавриле говорит:
«Посмотри, каких красивых
Двух коней золотогривых
Наш дурак себе достал:
Ты и слыхом не слыхал».
И Данило да Гаврило,
Что в ногах их мочи было,
По крапиве прямиком
Так и дуют босиком.

Спотыкнувшися три раза,
Починивши оба глаза,
Потирая здесь и там,
Входят братья к двум коням.
Кони ржали и храпели,
Очи яхонтом горели;
В мелки кольца завитой,
Хвост струился золотой,
И алмазные копыты
Крупным жемчугом обиты.
Любо-дорого смотреть!
Лишь царю б на них сидеть.
Братья так на них смотрели,
Что чуть-чуть не окривели.
«Где он это их достал? -
Старший среднему сказал, -
Но давно уж речь ведется,
Что лишь дурням клад дается,
Ты ж хоть лоб себе разбей,
Так не выбьешь двух рублей.
Ну, Гаврило, в ту седмицу
Отведем-ка их в столицу;
Там боярам продадим,
Деньги ровно поделим.
А с деньжонками, сам знаешь,
И попьешь и погуляешь,
Только хлопни по мешку.
А благому дураку
Не достанет ведь догадки,
Где гостят его лошадки;
Пусть их ищет там и сям.
Ну, приятель, по рукам!»
Братья разом согласились,
Обнялись, перекрестились
И вернулися домой,
Говоря промеж собой
Про коней, и про пирушку,
И про чудную зверушку.

Время катит чередом,
Час за часом, день за днем, -
И на первую седмицу
Братья едут в град-столицу,
Что б товар свой там продать
И на пристани узнать,
Не пришли ли с кораблями
Немцы в город за холстами
И нейдет ли царь Салтан
Басурманить христиан?
Вот иконам помолились,
У отца благословились,
Взяли двух коней тайком
И отправились тишком.

Вечер к ночи пробирался;
На ночлег Иван собрался;
Вдоль по улице идет,
Ест краюшку да поет.
Вот он поля достигает,
Руки в боки подпирает
И с прискочкой, словно пан,
Боком входит в балаган.
Все по-прежнему стояло,
Но коней как не бывало;
Лишь игрушка-горбунок
У его вертелся ног,
Хлопал с радости ушами
Да приплясывал ногами.
Как завоет тут Иван,
Опершись о балаган:
«Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!
Я ль вас, други, не ласкал.
Да какой вас черт украл?
Чтоб пропасть ему, собаке!
Чтоб издохнуть в буераке!
Чтоб ему на том свету
Провалиться на мосту!
Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!»

Тут конек ему заржал.
«Не тужи, Иван, - сказал, -
Велика беда, не спорю;
Но могу помочь я горю,
Ты на черта не клепи:
Братья коников свели.
Ну, да что болтать пустое,
Будь, Иванушка, в покое.
На меня скорей садись,
Только знай себе держись;
Я хоть росту небольшого,
Да сменю коня другого:
Как пущусь да побегу,
Так и беса настигу».

Тут конек пред ним ложится;
На конька Иван садится,
Уши в загреби берет,
Что есть мочушки ревет.
Горбунок-конек встряхнулся,
Встал на лапки, встрепенулся,
Хлопнул гривкой, захрапел
И стрелою полетел;
Только пыльными клубами
Вихорь вился под ногами,
И в два мига, коль не в миг,
Наш Иван воров настиг.

Братья, то есть, испугались,
Зачесались и замялись.
А Иван им стал кричать:
«Стыдно, братья, воровать!
Хоть Ивана вы умнее,
Да Иван-то вас честнее:
Он у вас коней не крал».
Старший, корчась, тут сказал:
«Дорогой наш брат Иваша!
Что переться - дело наше!
Но возьми же ты в расчет
Некорыстный наш живот.
Сколь пшеницы мы не сеем,
Чуть насущный хлеб имеем.
А коли неурожай,
Так хоть в петлю полезай!
Вот в такой большой печали
Мы с Гаврилой толковали
Всю намеднишнюю ночь -
Чем бы горюшку помочь?
Так и этак мы решили,
Наконец вот так вершили,
Чтоб продать твоих коньков
Хоть за тысячу рублев.
А в спасибо, молвить к слову,
Привезти тебе обнову -
Красну шапку с позвонком
Да сапожки с каблучком.
Да к тому ж старик неможет,
Работать уже не может,
А ведь надо ж мыкать век, -
Сам ты умный человек!» -
«Ну, коль этак, так ступайте, -
Говорит Иван, - продайте
Златогривых два коня,
Да возьмите ж и меня».
Братья больно покосились,
Да нельзя же! согласились.

Стало на небе темнеть;
Воздух начал холодеть;
Вот, чтоб им не заблудиться,

Решено остановиться.
Под навесами ветвей
Привязали всех коней,
Принесли с естным лукошко,
Опохмелились немножко
И пошли, что боже даст,
Кто во что из них горазд.

Вот Данило вдруг приметил,
Что огонь вдали засветил.
На Гаврилу он взглянул,
Левым глазом подмигнул
И, прикашлянув легонько,
Указав огонь тихонько;
Тут в затылке почесал,
«Эх, как темно! - он сказал.-
Хоть бы месяц этак в шутку
К нам проглянул на минутку,
Все бы легче. А теперь,
Право, хуже мы тетерь…
Да постой-ка… Мне сдается,
Что дымок там светлый вьется…
Видишь, эвон!.. Так и есть!..
Вот бы курево развесть!
Чудо было б!.. А послушай,
Побегай-ка, брат Ванюша.
А, признаться, у меня
Ни огнива, ни кремня».
Сам же думает Данило:
«Чтоб тебя там задавило!»
А Гаврило говорит:
«Кто-петь знает, что горит!
Коль станичники пристали -
Поминай его, как звали!»

Всё пустяк для дурака,
Он садится на конька,
Бьет в круты бока ногами,
Теребит его руками,
Изо всех горланит сил…
Конь взвился, и след простыл.
«Буди с нами крестна сила! -
Закричал тогда Гаврило,
Оградясь крестом святым. -
Что за бес такой под ним!»

Огонек горит светлее,
Горбунок бежит скорее.
Вот уж он перед огнем.
Светит поле словно днем;
Чудный свет кругом струится,
Но не греет, не дымится,
Диву дался тут Иван:
«Что, - сказал он, - за шайтан!
Шапок с пять найдется свету,
А тепла и дыму нету; Эко чудо огонек!»

Говорит ему конек:
«Вот уж есть чему дивиться!
Тут лежит перо Жар-птицы,
Но для счастья своего
Не бери себе его.
Много, много непокою
Принесет оно с собою». -
«Говори ты! как не так!» -
Про себя ворчит дурак;
И, подняв перо Жар-птицы,
Завернул его в тряпицы,
Тряпки в шапку положил
И конька поворотил.
Вот он к братьям приезжает
И на спрос их отвечает:
«Как туда я доскакал,
Пень горелый увидал;
Уж над ним я бился, бился,
Так что чуть не надсадился;
Раздувал его я с час,
Нет ведь, черт возьми, угас!»
Братья целу ночь не спали,
Над Иваном хохотали;
А Иван под воз присел,
Вплоть до утра прохрапел.

Тут коней они впрягали
И в столицу приезжали,
Становились в конный ряд,
Супротив больших палат.

В той столице был обычай:
Коль не скажет городничий -
Ничего не покупать,
Ничего не продавать.
Вот обедня наступает;
Городничий выезжает
В туфлях, в шапке меховой,
С сотней стражи городской.
Рядом едет с ним глашатый,
Длинноусый, бородатый;
Он в злату трубу трубит,
Громким голосом кричит:
«Гости! Лавки отпирайте,
Покупайте, продавайте;
А надсмотрщикам сидеть
Подле лавок и смотреть,
Чтобы не было содому
Ни давёжа, ни погрому,
И чтобы никой урод
Не обманывал народ!»
Гости лавки отпирают,
Люд крещеный закликают:
«Эй, честные господа,
К нам пожалуйте сюда!
Как у нас ли тары-бары,
Всяки разные товары!»
Покупалыцики идут,
У гостей товар берут;
Гости денежки считают
Да надсмотрщикам мигают.

Между тем градской отряд
Приезжает в конный ряд;
Смотрят - давка от народу,
Нет ни выходу, ни входу;
Так кишма вот и кишат,
И смеются, и кричат.
Городничий удивился,
Что народ развеселился,
И приказ отряду дал,
Чтоб дорогу прочищал.

«Эй вы, черти, босоноги!
Прочь с дороги! Прочь с дороги!»
Закричали усачи
И ударили в бичи.
Тут народ зашевелился,
Шапки снял и расступился.

Пред глазами конный ряд:
Два коня в ряду стоят,
Молодые, вороные,
Вьются гривы золотые,
В мелки кольца завитой,
Хвост струится золотой…
Наш старик, сколь ни был пылок,
Долго тер себе затылок.
«Чуден, - молвил, - божий свет,
Уж каких чудес в нем нет!»
Весь отряд тут поклонился,
Мудрой речи подивился.
Городничий между тем
Наказал престрого всем,
Чтоб коней не покупали,
Не зевали, не кричали;
Что он едет ко двору
Доложить о всем царю.
И, оставив часть отряда,
Он поехал для доклада.

Приезжает во дворец,
«Ты помилуй, царь-отец! -
Городничий восклицает
И всем телом упадает. -
Не вели меня казнить,
Прикажи мне говорить!»
Царь изволил молвить: «Ладно,
Говори, да только складно». -
«Как умею, расскажу:
Городничим я служу;
Верой-правдой исправляю
Эту должность…» - «Знаю, знаю!» -
«Вот сегодня, взяв отряд,
Я поехал в конный ряд.
Приезжаю - тьма народу!
Ну, ни выходу, ни входу.
Что тут делать?.. Приказал
Гнать народ, чтоб не мешал,
Так и сталось, царь-надёжа!
И поехал я, - и что же?..
Предо мною конный ряд:
Два коня в ряду стоят,
Молодые, вороные,
Вьются гривы золотые,
В мелки кольца завитой,
Хвост струится золотой,
И алмазные копыты
Крупным жемчугом обиты».

Царь не мог тут усидеть.
«Надо коней поглядеть, -
Говорит он, - да не худо
И завесть такое чудо.
Гей, повозку мне!» И вот
Уж повозка у ворот.
Царь умылся, нарядился
И на рынок покатился;
За царем стрельцов отряд.

Вот он въехал в конный ряд.
На колени все тут пали
И «ура!» царю кричали.
Царь раскланялся и вмиг
Молодцом с повозки прыг…
Глаз своих с коней не сводит,
Справа, слева к ним заходит,
Словом ласковым зовет,
По спине их тихо бьет,
Треплет шею им крутую,
Гладит гриву золотую,
И, довольно насмотрясь,
Он спросил, оборотясь
К окружавшим: «Эй, ребята!
Чьи такие жеребята?
Кто хозяин?» Тут Иван,
Руки в боки, словно пан,
Из-за братьев выступает
И, надувшись, отвечает:
«Эта пара, царь, моя,
И хозяин - тоже я». -
«Ну, я пару покупаю;
Продаешь ты?» - «Нет, меняю». -
«Что в промен берешь добра?» -
«Два-пять шапок серебра» -
«То есть это будет десять».
Царь тотчас велел отвесить
И, по милости своей,
Дал в прибавок пять рублей.
Царь-то был великодушный!

Повели коней в конюшни
Десять конюхов седых,
Все в нашивках золотых,
Все с цветными кушаками
И с сафьянными бичами.
Но дорогой, как на смех,
Кони с ног их сбили всех,
Все уздечки разорвали
И к Ивану прибежали.

Царь отправился назад,
Говорит ему: «Ну, брат,
Пара нашим не дается;
Делать нечего, придется
Во дворце тебе служить;
Будешь в золоте ходить,
В красно платье наряжаться,
Словно в масле сыр кататься,
Всю конюшенну мою
Я в приказ тебе даю,
Царско слово в том порука.
Что, согласен?» - «Эка штука!
Во дворце я буду жить,
Буду в золоте ходить,
В красно платье наряжаться,
Словно в масле сыр кататься,
Весь конюшенный завод
Царь в приказ мне отдает;
То есть я из огорода
Стану царский воевода.
Чудно дело! Так и быть,
Стану, царь тебе служить.
Только, чур, со мной не драться
И давать мне высыпаться,
А не то я был таков!»

Тут он кликнул скакунов
И пошел вдоль по столице,
Сам махая рукавицей,
И под песню дурака
Кони пляшут трепака;
А конек его - горбатко -
Так и ломится вприсядку,
К удивленью людям всем.

Два же брата между тем
Деньги царски получили,
В опояски их зашили,
Постучали ендовой
И отправились домой.
Дома дружно поделились,
Оба враз они женились,
Стали жить да поживать,
Да Ивана поминать.

Но теперь мы их оставим,
Снова сказкой позабавим
Православных христиан,
Что наделал наш Иван,
Находясь на службе царской
При конюшне государской;
Как в суседки он попал,
Как перо свое проспал,
Как хитро поймал Жар-птицу,
Как похитил Царь-девицу,
Как он ездил за кольцом,
Как был на небе послом,
Как он в Солнцевом селенье
Киту выпросил прощенье;
Как, к числу других затей,
Спас он тридцать кораблей;
Как в котлах он не сварился,
Как красавцем учинился;
Словом: наша речь о том,
Как он сделался царем.

продолжение

Часть вторая

Скоро сказка сказывается,
а не скоро дело делается

Зачинается рассказ
От Ивановых проказ,
И от сивка, и от бурка,
И от вещего каурка.
Козы на море ушли;
Горы лесом поросли;
Конь с златой узды срывался,
Прямо к солнцу поднимался;
Лес стоячий под ногой,
Сбоку облак громовой;
Ходит облак и сверкает,
Гром по небу рассыпает.
Это присказка: пожди,
Сказка будет впереди.
Как на море-окияне
И на острове Буяне
Новый гроб в лесу стоит,
В гробе девица лежит;
Соловей над гробом свищет;
Черный зверь в дубраве рыщет.
Это присказка, а вот -
Сказка чередом пойдет.

Ну, так видите ль, миряне,
Православны христиане,
Наш удалый молодец
Затесался во дворец;
При конюшне царской служит
И нисколько не потужит
Он о братьях, об отце
В государевом дворце.
Да и что ему до братьев?
У Ивана красных платьев,
Красных шапок, сапогов
Чуть не десять коробов;
Ест он сладко, спит он столько,
Что раздолье, да и только!

Вот неделей через пять
Начал спальник примечать…
Надо молвить, этот спальник
До Ивана был начальник
Над конюшной надо всей,
Из боярских слыл детей;
Так не диво, что он злился
На Ивана и божился
Хоть пропасть, а пришлеца
Потурить вон из дворца.
Но, лукавство сокрывая,
Он для всякого случая
Притворился, плут, глухим,
Близоруким и немым;
Сам же думает: «Постой-ка,
Я те двину, неумойка!»
Так, неделей через пять,
Спальник начал примечать,
Что Иван коней не холит,
И не чистит, и не школит;
Но при всем том два коня
Словно лишь из-под гребня:
Чисто-начисто обмыты,
Гривы в косы перевиты,
Челки собраны в пучок,
Шерсть - ну, лоснится, как шелк;
В стойлах - свежая пшеница,
Словно тут же и родится,
И в чанах больших сыта
Будто только налита.
«Что за притча тут такая? -
Спальник думает, вздыхая. -
Уж не ходит ли, постой,
К нам проказник домовой?
Дай-ка я подкараулю,
А нешто, так я и пулю,
Не смигнув, умею слить, -
Лишь бы дурня уходить.
Донесу я в думе царской,
Что конюший государской -
Басурманин, ворожей,
Чернокнижник и злодей;
Что он с бесом хлеб-соль водит,
В церковь божию не ходит,
Католицкой держит крест
И постами мясо ест».
В тот же вечер этот спальник,
Прежний конюших начальник,
В стойлы спрятался тайком
И обсыпался овсом.

Вот и полночь наступила.
У него в груди заныло:
Он ни жив ни мертв лежит,
Сам молитвы всё творит,
Ждет суседки… Чу! всам-деле,
Двери глухо заскрыпели,
Кони топнули, и вот
Входит старый коновод.
Дверь задвижкой запирает,
Шапку бережно скидает,
На окно ее кладет
И из шапки той берет
В три завернутый тряпицы
Царский клад - перо Жар-птицы.
Свет такой тут заблистал,
Что чуть спальник не вскричал,
И от страху так забился,
Что овес с него свалился.
Но суседке невдомек!
Он кладет перо в сусек,
Чистить коней начинает,
Умывает, убирает,
Гривы длинные плетет,
Разны песенки поет.
А меж тем, свернувшись клубом,
Поколачивая зубом,
Смотрит спальник, чуть живой,
Что тут деет домовой.
Что за бес! Нешто нарочно
Прирядился плут полночный:
Нет рогов, ни бороды,
Ражий парень, хоть куды!
Волос гладкий, сбоку ленты,
На рубашке прозументы,
Сапоги как ал сафьян, -
Ну, точнехонько Иван.
Что за диво? Смотрит снова
Наш глазей на домового…
«Э! так вот что! - наконец
Проворчал себе хитрец. -
Ладно, завтра ж царь узнает,
Что твой глупый ум скрывает.
Подожди лишь только дня,
Будешь помнить ты меня!»
А Иван, совсем не зная,
Что беда ему такая
Угрожает, всё плетет
Гривы в косы да поет;
А убрав их, в оба чана
Нацедил сыты медвяной
И насыпал дополна
Белоярова пшена.
Тут зевнув, перо Жар-птицы
Завернул опять в тряпицы,
Шапку под ухо - и лег
У коней близ задних ног.

Только начало зориться,
Спальник начал шевелиться,
И, услыша, что Иван
Так храпит, как Еруслан,
Он тихонько вниз слезает
И к Ивану подползает,
Пальцы в шапку запустил,
Хвать перо - и след простыл.

Царь лишь только пробудился,
Спальник наш к нему явился,
Стукнул крепко об пол лбом
И запел царю потом:
«Я с повинной головою,
Царь, явился пред тобою,
Не вели меня казнить,
Прикажи мне говорить». -
«Говори, не прибавляя, -
Царь сказал ему, зевая, -
Если ж ты да будешь врать,
То кнута не миновать».
Спальник наш, собравшись с силой,
Говорит царю: «Помилуй!
Вот те истинный Христос,
Справедлив мой, царь, донос:
Наш Иван, то всякий знает,
От тебя, отец, скрывает,
Но не злато, не сребро -
Жароптицево перо…» -
«Жароптицево?.. Проклятый!
И он смел, такой богатый…
Погоди же ты, злодей!
Не минуешь ты плетей!..» -
«Да и то ль еще он знает! -
Спальник тихо продолжает,
Изогнувшися. - Добро!
Пусть имел бы он перо;
Да и самую Жар-птицу
Во твою, отец, светлицу,
Коль приказ изволишь дать,
Похваляется достать».
И доносчик с этим словом,
Скрючась обручем таловым,
Ко кровати подошел,
Подал клад - и снова в пол.

Царь смотрел и дивовался,
Гладил бороду, смеялся
И скусил пера конец.
Тут, уклав его в ларец,
Закричал (от нетерпенья),
Подтвердив свое веленье
Быстрым взмахом кулака:
«Гей! Позвать мне дурака!»

И посыльные дворяна
Побежали по Ивана,
Но, столкнувшись все в углу,
Растянулись на полу.
Царь тем много любовался
И до колотья смеялся.
А дворяна, усмотря,
Что смешно то для царя,
Меж собой перемигнулись
И вдругорядь растянулись.
Царь тем так доволен был,
Что их шапкой наградил.
Тут посыльные дворяна
Вновь пустились звать Ивана
И на этот уже раз
Обошлися без проказ.

Вот к конюшне прибегают,
Двери настежь отворяют
И ногами дурака
Ну толкать во все бока.
С полчаса над ним возились,
Но его не добудились,
Наконец уж рядовой
Разбудил его метлой.
«Что за челядь тут такая? -

Говорит Иван, вставая. -
Как хвачу я вас бичом,
Так не станете потом
Без пути будить Ивана!»
Говорят ему дворяна:
«Царь изволил приказать
Нам тебя к нему позвать». -
«Царь?.. Ну ладно! Вот сряжуся
И тотчас к нему явлюся», -
Говорит послам Иван.
Тут надел он свой кафтан,
Опояской подвязался,
Приумылся, причесался,
Кнут свой сбоку прицепил
Словно утица поплыл.

Вот Иван к царю явился,
Поклонился, подбодрился,
Крякнул дважды и спросил:
«А пошто меня будил?»
Царь, прищурясь глазом левым,
Закричал ему со гневом,
Приподнявшися: «Молчать!
Ты мне должен отвечать:
В силу коего указа
Скрыл от нашего ты глаза
Наше царское добро -
Жароптицево перо?
Что я - царь али боярин?
Отвечай сейчас, татарин!»
Тут Иван, махнув рукой,
Говорит царю: «Постой!
Я те шапки, ровно, не дал,
Как же ты о том проведал?
Что ты - ажно ты пророк?
Ну, да что, сади в острог,
Прикажи сейчас хоть в палки, -
Нет пера, да и шабалки!..» -
«Отвечай же! Запорю!..» -
«Я те толком говорю:
Нет пера! Да, слышь, откуда
Мне достать такое чудо?»
Царь с кровати тут вскочил
И ларец с пером открыл.
«Что? Ты смел еще переться?
Да уж нет, не отвертеться!
Это что? А?» Тут Иван,
Задрожав, как лист в буран,
Шапку выронил с испуга.
«Что, приятель, видно, туго? -
Молвил царь. - Постой-ка, брат!..»
«Ох, помилуй, виноват!
Отпусти вину Ивану,
Я вперед уж врать не стану».
И, закутавшись в полу,
Растянулся на полу.
«Ну, для первого случаю
Я вину тебе прощаю, -
Царь Ивану говорит. -
Я, помилуй бог, сердит!
И с сердцов иной порою
Чуб сниму, и с головою.
Так вот, видишь, я каков!
Но, сказать без дальних слов,
Я узнал, что ты Жар-птицу
В нашу царскую светлицу,
Если б вздумал приказать,
Похваляешься достать.
Ну, смотри ж, не отпирайся
И достать ее старайся».
Тут Иван волчком вскочил.
«Я того не говорил! -
Закричал он, утираясь. -
О пере не запираюсь,
Но о птице, как ты хошь,
Ты напраслину ведешь».
Царь, затрясши бородою:
«Что! Рядиться мне с тобою? -
Закричал он. - Но смотри!
Если ты недели в три
Не достанешь мне Жар-птицу
В нашу царскую светлицу,
То, клянуся бородой!
Ты поплатишься со мной:
Вон, холоп!» Иван заплакал
И пошел на сеновал,
Где конек его лежал.

Горбунок, его почуял,
Дрягнул было плясовую;
Но, как слезы увидал,
Сам чуть-чуть не зарыдал.
«Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил? -
Говорил ему конек,
У его вертяся ног, -
Не утайся предо мною,
Все скажи, что за душою;
Я помочь тебе готов.
Аль, мой милый, нездоров?
Аль попался к лиходею?»
Пал Иван к коньку на шею,
Обнимал и целовал.
Царь велит достать Жар-птицу
В государскую светлицу.
Что мне делать, горбунок?»
Говорит ему конек:
«Велика беда, не спорю;
Но могу помочь я горю.
Оттого беда твоя,
Что не слушался меня:
Помнишь, ехав в град-столицу,
Ты нашел перо Жар-птицы;
Я сказал тебе тогда:
«Не бери, Иван, - беда!
Много, много непокою
Принесет оно с собою».
Вот теперя ты узнал,
Правду ль я тебе сказал.
Но, сказать тебе по дружбе,
Это - службишка, не служба;
Служба всё, брат, впереди.
Ты к царю теперь поди
И скажи ему открыто:
«Надо, царь, мне два корыта
Белоярова пшена
Да заморского вина.
Да вели поторопиться:
Завтра, только зазорится,
Мы отправимся в поход».

Тут Иван к царю идет,
Говорит ему открыто:
«Надо царь, мне два корыта
Белоярова пшена
Да заморского вина.
Да вели поторопиться:
Завтра, только зазорится,
Мы отправимся в поход».
Царь тотчас приказ дает,
Чтоб посыльные дворяна
Всё сыскали для Ивана,
Молодцом его назвал
И «счастливый путь!» сказал.

На другой день утром рано,
Разбудил конек Ивана:
«Гей! Хозяин! полно спать!
Время дело исправлять!»
Вот Иванушка поднялся,
В путь-дорожку собирался,
Взял корыта, и пшено,
И заморское вино;
Потеплее приоделся,
На коньке своем уселся,
Вынул хлеба ломоток
И поехал на восток -
Доставать тоё Жар-птицу.

Едут целую седмицу.
Напоследок, в день осьмой,
Приезжают в лес густой,
Тут сказал конек Ивану:
«Ты увидишь здесь поляну;
На поляне той гора,
Вся из чистого сребра;
Вот сюда-то до зарницы
Прилетают жары-птицы
Из ручья воды испить;
Тут и будем их ловить».
И, окончив речь к Ивану,
Выбегает на поляну.
Что за поле! Зелень тут
Словно камень изумруд;
Ветерок над нею веет,
Так вот искорки и сеет;
А по зелени цветы
Несказанной красоты.
А на той ли на поляне,
Словно вал на окияне,
Возвышается гора
Вся из чистого сребра.
Солнце летними лучами
Красит всю ее зарями,
В сгибах золотом бежит,
На верхах свечой горит.

Вот конек по косогору
Поднялся на эту гору,
Вёрсту, другу пробежал
Устоялся и сказал:
«Скоро ночь, Иван, начнется,
И тебе стеречь придется.
Ну, в корыто лей вино
И с вином мешай пшено.
А чтоб быть тебе закрыту,
Ты под то подлезь корыто,
Втихомолку примечай,
Да смотри же, не зевай.
До восхода, слышь, зарницы
Прилетят сюда жар-птицы
И начнут пшено клевать
Да по-своему кричать.
Ты, которая поближе,
И схвати ее, смотри же!
А поймаешь птицу-жар -
И кричи на весь базар;
Я тотчас к тебе явлюся». -
«Ну, а если обожгуся? -
Говорит коньку Иван,
Расстилая свой кафтан. -
Рукавички взять придется,
Чай, плутовка больно жгется».
Тут конек из глаз исчез,
А Иван, кряхтя, подлез
Под дубовое корыто
И лежит там как убитый.

Вот полночною порой
Свет разлился над горой,
Будто полдни наступают:
Жары-птицы налетают;
Стали бегать и кричать
И пшено с вином клевать.
Наш Иван, от них закрытый,
Смотрит птиц из-под корыта
И толкует сам с собой,
Разводя вот так рукой:
«Тьфу ты, дьявольская сила!
Эк их, дряни, привалило!
Чай, их тут с десятков с пять.
Кабы всех переимать -
То-то было бы поживы!
Неча молвить, страх красивы!
Ножки красные у всех;
А хвосты-то - сущий смех!
Чай, таких у куриц нету;
А уж сколько, парень, свету -
Словно батюшкина печь!»
И, скончав такую речь
Сам с собою, под лазейкой
Наш Иван ужом да змейкой
Ко пшену с вином подполз -
Хвать одну из птиц за хвост.
«Ой! Конечек-горбуночек!
Прибегай скорей, дружочек!
Я ведь птицу-то поймал!» -
Так Иван-дурак кричал.
Горбунок тотчас явился.
«Ай, хозяин, отличился! -
Говорит ему конек. -
Ну, скорей ее в мешок!
Да завязывай тужее;
А мешок привесь на шею,
Надо нам в обратный путь». -
«Нет, дай птиц-то мне пугнуть! -
Говорит Иван. - Смотри-ка,
Вишь, надселися от крика!»
И, схвативши свой мешок,
Хлещет вдоль и поперек.
Ярким пламенем сверкая,
Встрепенулася вся стая,
Кругом огненным свилась
И за тучи понеслась.
А Иван наш вслед за ними
Рукавицами своими
Так и машет и кричит,
Словно щелоком облит.
Птицы в тучах потерялись;
Наши путники собрались,
Уложили царский клад
И вернулися назад.

Вот приехали в столицу.
«Что, достал ли ты Жар-птицу?» -
Царь Ивану говорит,
Сам на спальника глядит.
А уж тот, нешто от скуки,
Искусал себе все руки.
«Разумеется, достал», -
Наш Иван царю сказал.
«Где ж она?» - «Постой немножко,
Прикажи сперва окошко
В почивальне затворить,
Знашь, чтоб темень сотворить».
Тут дворяна побежали
И окошко затворяли,
Вот Иван мешок на стол.
«Ну-ка, бабушка, пошел!»
Свет такой тут вдруг разлился,
Что весь люд рукой закрылся.
Царь кричит на весь базар:
«Ахти, батюшки, пожар!
Эй, решеточных сзывайте!
Заливайте! заливайте!» -
«Это, слышь ты, не пожар,
Это свет от птицы-жар, -
Молвил ловчий, сам со смеху
Надрываяся. - Потеху
Я привез те, осударь!»
Говорит Ивану царь:
«Вот люблю дружка Ванюшу!
Взвеселил мою ты душу,
И на радости такой -
Будь же царский стремянной!»

Это видя, хитрый спальник,
Прежний конюших начальник,
Говорит себе под нос:
«Нет, постой, молокосос!
Не всегда тебе случится
Так канальски отличиться,
Я те снова подведу,
Мой дружочек, под беду!»

Через три потом недели
Вечерком одним сидели
В царской кухне повара
И служители двора,
Попивали мед из жбана
Да читали Еруслана.
«Эх! - один слуга сказал, -
Как севодни я достал
От соседа чудо-книжку!
В ней страниц не так чтоб слишком,
Да и сказок только пять,
А уж сказки - вам сказать,
Так не можно надивиться;
Надо ж этак умудриться!»
Тут все в голос: «Удружи!
Расскажи, брат, расскажи!» -
«Ну, какую ж вы хотите?
Пять ведь сказок; вот смотрите:
Перва сказка о бобре,
А вторая о царе,
Третья… дай бог память… точно!
О боярыне восточной;
осказках.ру - сайт
Вот в четвертой: князь Бобыл;
В пятой… в пятой… эх, забыл!
В пятой сказке говорится…
Так в уме вот и вертится…» -
«Ну, да брось ее!» - «Постой!..» -
«О красотке, что ль, какой?» -
«Точно! В пятой говорится
О прекрасной Царь-девице.
Ну, которую ж, друзья,
Расскажу сегодня я?» -
«Царь-девицу! - все кричали. -
О царях мы уж слыхали,
Нам красоток-то скорей!
Их и слушать веселей».
И слуга, усевшись важно,
Стал рассказывать протяжно:

«У далеких немских стран
Есть, ребята, окиян
По тому ли окияну
Ездят только басурманы;
С православной же земли
Не бывали николи
Ни дворяне, ни миряне
На поганом окияне.
От гостей же слух идет,
Что девица там живет;
Но девица не простая,
Дочь, вишь, Месяцу родная,
Да и Солнышко ей брат.
Та девица, говорят,
Ездит в красном полушубке,
В золотой, ребята, шлюпке
И серебряным веслом
Самолично правит в нем;
Разны песни попевает
И на гусельцах играет…»

Спальник тут с полатей скок -
И со всех обеих ног
Во дворец к царю пустился
И как раз к нему явился,
Стукнул крепко об пол лбом
И запел царю потом:
«Я с повинной головою,
Царь, явился пред тобою,
Не вели меня казнить,
Прикажи мне говорить!» -
«Говори, да правду только
И не ври, смотри, нисколько!» -
Царь с кровати закричал.
Хитрый спальник отвечал:
«Мы сегодня в кухне были
За твое здоровье пили,
А один из дворских слуг
Нас забавил сказкой вслух;
В этой сказке говорится
О прекрасной Царь-девице.
Вот твой царский стремянной
Поклялся своей брадой,
Что он знает эту птицу -
Так он назвал Царь-девицу, -
И ее, изволишь знать,
Похваляется достать».
Спальник стукнул об пол снова.
«Гей, позвать мне стремяннова!» -
Царь посыльным закричал.
Спальник тут за печку стал;
А посыльные дворяна
Побежали по Ивана;
В крепком сне его нашли
И в рубашке привели.

Царь так начал речь: «Послушай,
На тебя донос, Ванюша.
Говорят, что вот сейчас
Похвалялся ты для нас
Отыскать другую птицу,
Сиречь молвить, Царь-девицу…» -
«Что ты, что ты, бог с тобой! -
Начал царский стремянной. -
Чай, спросонков, я толкую,
Штуку выкинул такую.
Да хитри себе, как хошь,
А меня не проведешь».
Царь, затрясши бородою:
«Что? Рядиться мне с тобою? -
Закричал он. - Но смотри,
Если ты недели в три
Не достанешь Царь-девицу
В нашу царскую светлицу,
То клянуся бородой,
Ты поплатишься со мной:
На правёж - в решетку - на кол!
Вон, холоп!» Иван заплакал
И пошел на сеновал,
Где конек его лежал.

«Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил? -
Говорит ему конек. -
Аль, мой милый, занемог?
Аль попался к лиходею?»
Пал Иван коньку на шею,
Обнимал и целовал.
«Ох, беда, конек! - сказал. -
Царь велит в свою светлицу
Мне достать, слышь, Царь-девицу.
Что мне делать, горбунок?»
Говорит ему конек:
«Велика беда, не спорю;
Но могу помочь я горю.
Оттого беда твоя,
Что не слушался меня.
Но, сказать тебе по дружбе,
Это службишка, не служба;
Служба всё, брат, впереди!
Ты к царю теперь поди
И скажи: «Ведь для поимки
Надо, царь, мне две ширинки,
Шитый золотом шатер
Да обеденный прибор -
Весь заморского варенья -
И сластей для прохлажденья».

Вот Иван к царю идет
И такую речь ведет:
«Для царевниной поимки
Надо, царь, мне две ширинки,
Шитый золотом шатер
Да обеденный прибор -
Весь заморского варенья -
И сластей для прохлажденья».-
«Вот давно бы так, чем нет», -
Царь с кровати дал ответ
И велел, чтобы дворяна
Всё сыскали для Ивана,
Молодцом его назвал
И «счастливый путь!» сказал.

На другой день, утром рано,
Разбудил конек Ивана:
«Гей! Хозяин! полно спать!
Время дело исправлять!»
Вот Иванушка поднялся,
В путь дорожку собирался,
Взял ширинки и шатер
Да обеденный прибор -
Весь заморского варенья -
И сластей для прохлажденья;
Все в мешок дорожный с клал
И веревкой завязал,
Потеплее приоделся,
На коньке своем уселся,
Вынул хлеба ломоток
И поехал на восток
По тоё ли Царь-девицу.

Едут целую седмицу;
Напоследок, в день осьмой,
Приезжают в лес густой.
Тут сказал конек Ивану:
«Вот дорога к окияну,
И на нем-то круглый год
Та красавица живет;
Два раза она лишь сходит
С окияна и приводит
Долгий день на землю к нам.
Вот увидишь завтра сам».
И, окончив речь к Ивану,
Выбегает к окияну,
На котором белый вал
Одинешенек гулял.
Тут Иван с конька слезает,
А конек ему вещает:
«Ну, раскидывай шатер,
На ширинку ставь прибор
Из заморского варенья
И сластей для прохлажденья.
Сам ложися за шатром
Да смекай себе умом.
Видишь, шлюпка вон мелькает.
То царевна подплывает.
Пусть в шатер она войдет,
Пусть покушает, попьет;
Вот, как в гусли заиграет -
Знай, уж время наступает.
Ты тотчас в шатер вбегай,
Ту царевну сохватай,
И держи ее сильнее,
Да зови меня скорее.
Я на первый твой приказ
Прибегу к тебе как раз,
И поедем… Да смотри же,
Ты гляди за ней поближе,
Если ж ты ее проспишь,
Так беды не избежишь».
Тут конек из глаз сокрылся,
За шатер Иван забился
И давай дыру вертеть,
Чтоб царевну подсмотреть.

Ясный полдень наступает;
Царь-девица подплывает,
Входит с гуслями в шатер
И садится за прибор.
«Хм! Так вот та Царь-девица!
Как же в сказках говорится, -
Рассуждает стремянной, -
Что куда красна собой
Царь-девица, так что диво!
Эта вовсе не красива:
И бледна-то и тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
А ножонка-то ножонка!
Тьфу ты! Словно у цыпленка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму».
Тут царевна заиграла
И столь сладко припевала,
Что Иван, не зная как,
Прикорнулся на кулак;
И под голос тихий, стройный
Засыпает преспокойно.

Запад тихо догорал.
Вдруг конек над ним заржал
И, толкнув его копытом,
Крикнул голосом сердитым:
«Спи, любезный, до звезды!
Высыпай себе беды!
Не меня ведь вздернут на кол!»
Тут Иванушка заплакал
И, рыдаючи, просил,
Чтоб конек его простил.
«Отпусти вину Ивану,
Я вперед уж спать не стану». -
«Ну, уж бог тебя простит! -
Горбунок ему кричит. -
Всё поправим, может статься,
Только, чур, не засыпаться;
Завтра, рано поутру,
К златошвейному шатру
Приплывет опять девица -
Меду сладкого напиться.
Если ж снова ты заснешь,
Головы уж не снесешь».
Тут конек опять сокрылся;
А Иван сбирать пустился
Острых камней и гвоздей
От разбитых кораблей
Для того, чтоб уколоться,
Если вновь ему вздремнется.

На другой день, поутру,
К злотошвейному шатру
Царь-девица подплывает,
Шлюпку на берег бросает,
Входит с гуслями в шатер
И садится за прибор…
Вот царевна заиграла
И столь сладко припевала,
Что Иванушке опять
Захотелося поспать.
«Нет, постой же ты, дрянная! -
Говорит Иван, вставая. -
Ты вдругорядь не уйдешь
И меня не проведешь.»
Тут в шатер Иван вбегает,
Косу длинную хватает…
«Ой, беги, конек, беги!
Горбунок мой, помоги!»
Вмиг конек к нему явился.
«Ах, хозяин, отличился!
Ну, садись же поскорей!
Да держи ее плотней!»

Вот столицы достигает.
Царь к царевне выбегает.
За белы руки берет,
Во дворец ее ведет
И садит за стол дубовый
И под занавес шелковый,
В глазки с нежностью глядит,
Сладки речи говорит:
«Бесподобная девица!
Согласися быть царица!
Я тебя едва узрел -
Сильной страстью воскипел.
Соколины твои очи
Не дадут мне спать средь ночи
И во время бела дня,
Ох, измучают меня.
Молви ласковое слово!
Все для свадьбы уж готово;
Завтра ж утром, светик мой,
Обвенчаемся с тобой
И начнем жить припевая.»
А царевна молодая,
Ничего не говоря,
Отвернулась от царя.
Царь нисколько не сердился,
Но сильней еще влюбился;
На колен пред нею стал,
Ручки нежно пожимал
И балясы начал снова:
«Молви ласковое слово!
Чем тебя я огорчил?
Али тем, что полюбил?
О, судьба моя плачевна!»
Говорит ему царевна:
«Если хочешь взять меня,
То доставь ты мне в три дня
Перстень мой из окияна!» -
«Гей! Позвать ко мне Ивана!» -
Царь поспешно закричал
И чуть сам не побежал.

Вот Иван к царю явился,
Царь к нему оборотился
И сказал ему: «Иван!
Поезжай на окиян;
В окияне том хранится
Перстень, слышь ты, Царь-девицы.
Коль достанешь мне его,
Задарю тебя всего». -
«Я и с первой-то дороги
Волочу насилу ноги -
Ты опять на окиян!» -
Говорит царю Иван.
«Как же, плут, не торопиться:
Видишь, я хочу жениться! -
Царь со гневом закричал
И ногами застучал. -
У меня не отпирайся,
А скорее отправляйся!»
Тут Иван хотел идти.
«Эй, послушай! По пути, -
Говорит ему царица, -
Заезжай ты поклониться
В изумрудный терем мой
Да скажи моей родной:
Дочь ее узнать желает,
Для чего она скрывает
По три ночи, по три дня
Лик свой ясный от меня?
И зачем мой братец красный
Завернулся в мрак ненастный
И в туманной вышине
Не пошлет луча ко мне?
Не забудь же!» - «Помнить буду,
Если только не забуду;
Да ведь надо же узнать,
Кто те братец, кто те мать,
Чтоб в родне-то нам не сбиться».
Говорит ему царица:
«Месяц - мать мне. Солнце - брат».
«Да смотри, в три дня назад!» -
Царь-жених к тому прибавил.
Тут Иван царя оставил
И пошел на сеновал,
Где конек его лежал.

«Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил?» -
Говорит ему конек.
«Помоги мне, горбунок!
Видишь, вздумал царь жениться,
Знашь, на тоненькой царице,
Так и шлет на окиян, -
Говорит коньку Иван, -
Дал мне сроку три дня только;
Тут попробовать изволь-ка
Перстень дьявольский достать!
Да велела заезжать
Эта тонкая царица
Где-то в терем поклониться
Солнцу, Месяцу, притом
И спрошать кое об чем…»
Тут конек: «Сказать по дружбе,
Это - службишка, не служба;
Служба все, брат, впереди!
Ты теперя спать поди;
А назавтра, утром рано,
Мы поедем к окияну».

На другой день наш Иван
Взяв три луковки в карман,
Потеплее приоделся,
На коньке своем уселся
И поехал в дальний путь…
Дайте, братцы, отдохнуть!

Добавить сказку в Facebook, Вконтакте, Одноклассники, Мой Мир, Твиттер или в Закладки

В 1834 г. в журнале «Библиотека для чтения», который издавал О. И. Сенковский, появилась первая часть ставшей впоследствии знаменитой сказки П. П. Ершова «Конек-Горбунок». Автору ее было 19 лет, и он являлся студентом Петербургского университета.

В том же году сказка была издана отдельной книгой. Пушкин отозвался на сказку Ершова восторженно: «Теперь мне можно и оставить этот род поэзии», как бы признавая приоритет юного сказочника, который не миновал ученичества у знаменитого поэта. В. Г. Белинский писал о самом П. П. Ершове, а не о сказке, захватившей и увлекшей практически всех читателей без исключения: «Говорят, что г. Ершов молодой человек с талантом, - не думаю, ибо истинный талант начинает... не с подделок, а с созданий часто нелепых и чудовищных, но всегда пламенных и в особенности свободных от всякой стеснительной системы и заранее предположенной цели». Впрочем, время - лучший ценитель и критик. Сказка П. П. Ершова вместе со сказками А. С. Пушкина вошла в золотой фонд русской литературной стихотворной сказки. Это нечто непревзойденное по силе и глубине отражения русского национального характера, его микро- и макрокосма. Время, прошедшее с первой публикации сказки, лишь подтвердило высокие оценки современников. Несмотря на то что с той поры для детей написано бессчетное количество книг, в детстве всегда есть и будет время для слушания и чтения «Конька-Горбунка». Причин тому множество. Сказка Ершова аккумулировала в себе и самые «ходовые», и самые любимые народом (и детьми тоже) фольклорные сказочные сюжеты («Иван-царевич и Серый волк», «Сивка-бурка»). Всякий раз сказка преподает уроки мудрости и нравственности, заключенные в самой ее образности, архетипической подоснове, в слоге, напитанном и звучностью, и живописной сочностью устного народного искусства, народного театра с его пластичностью и символической глубиной и меткостью. Но это отнюдь не «попурри на темы русских народных сказок», ведь попурри - смешанное блюдо, пьеса, составленная из популярных мотивов, где различные мотивы мозаично сменяют друг друга»33. Суть «чтения» такой пьесы состоит в узнавании виртуозно сочетаемого художественного материала» в наслаждении мастерством соединения известного в целое. В этом смысле популярные сюжеты в «Коньке-Горбунке» утратили былую самостоятельность, они насыщены иной семантикой, принадлежащей исключительно данной литературной сказке. Совершенно неповторимым произведением с безупречно оригинальной внутренней формой делают ее и образ сказителя, и главный герой, точнее, пара героев. Композиционно сказка П. П. Ершова состоит из трех частей, каждую из которых предваряет эпиграф: 1. Начинает сказка сказываться. 2. Скоро сказка сказывается, А не скоро дело делается. 3. Доселе Макар огороды копал. А нынече Макар в воеводы попал. В этих эпиграфах угадываются уже и темп, и плотность повествования, и меняющаяся роль главного героя, определяемая меткостью народной пословицы. Каждая из частей имеет свой доминантный конфликт: 1. Иван и Конек-Горбунок - и смекалистые братья. (Пространство семьи - государства.) 2. Иван и Конек-Горбунок - и царь с прислугой. (Пространство царства, столь разительно напоминающего своей широтой российские пределы.) 3. Иван и Конек-Горбунок - и Царь-девица. (Пространство Мироздания.) Пара героев как один главный герой вполне оригинально (в сравнении с фольклорной сказочной традицией) явлена в этой сказке. Герои эти и противопоставлены, и сопоставлены: герой и его «конь» (ср. повесть «Конь и его мальчик» Клайва Льюиса); любопытный, безрассудный, даже самонадеянный - герой - и рассудительный, мудрый, сострадательный - его товарищ - по существу две стороны одной и той же «широкой русской натуры». При всем этом они удивительно похожи между собой: Иван-то дурак, самый младший, «герой с дефектом» с общепринятой точки зрения; Конек-Гор- бунок - «уродец» в своем мире, он тоже третий, младший, так они оказываются диалектически взаимодополняющими и взаимоисключающими друг друга героями. Но получается, что Конек- Горбунок - один из самых любимых героев у детей. Игрушечку-конька Ростом только в три вершка, На спине с двумя горбами Да с аршинными ушами... трудно не полюбить. Может быть, еще труднее представить (вершок - 4,45 см, длина фаланги указательного пальца. Следовательно, Конек-Горбунок ростом примерно 13,5 см, но в аршине 16 вершков, т. е. 71-72 см). Эта гиперболическая несоразмерность уравновешивается явным незнанием ребенка древних мер длины, что позволяет ему просто думать, что конек совсем маленький, но с очень большими ушами, маленький и смешной, но очень добрый, ловкий, быстрый и всегда готов прийти на помощь, даже когда и сказочной- то возможности нет. Дело в том, что Конек-Горбунок оказывается и волшебным помощником, и волшебным средством. Он товарищ и «игрушечка». «Жароптицево перо» волшебно своими ассоциациями с народными сказками, где Жар-птица является воплощением небесного огня - молнии и грома, своим безмерным сиянием и местом обитания, - и вполне обыденно, как некая диковина, вызывающая зависть и являющаяся лишь поводом к тому, чтобы погубить ее обладателя. «Жароптицево?.. Проклятый, / И он смел, такой богатый...», - возмущенно восклицает самый состоятельный и знатный человек в государстве - царь. Перстень Царь- девицы наделен той же семантикой, которая является условием для «обручения», но сам по себе не демонстрирует никаких собственно волшебных свойств. Итак, Иван - дурак, глупый, недалекий человек с точки зрения практического, обыденного ума, здравого (узкого) смысла, ума приземленного, ума братьев. Он на самом деле скорее дурачок в смысле «Христа ради юродивый», он кажется дураком, берет на себя роль дурака, поносимого, унижаемого, но в речах его, которые несведущим и самонадеянным умникам кажутся смешными, много правды, в поступках его по отношению к братьям - милосердие. Иван не стремится к тем земным благам, которые делают других людей завистливыми, корыстными, любодеями, за это «нестяжание», детскую открытость он и вознагражден в конце концов. И в этом патетическое содержание образа. Но антитеза «дурак» - «умники» создает еще один план - комический, юмористический. В этом противопоставлении и выявляется ум Ивана - незаурядный, оригинальный, комический с точки зрения утилитарной логики, потому что непрактичный. Иван порой действует и самостоятельно, вопреки увещеваниям волшебного помощника, и тогда навлекает на себя беду, очередное испытание (как это происходит с «жароптицевым пером»), но чаще действует по подсказке Конька-Горбунка, проявляя при этом и отвагу, и ловкость, и бдительность: усложняющиеся задания «воспитывают» Ивана. Как и в народных сказках, в сказке П. П. Ершова ведущим принципом разрешения конфликта оказывается состязание, соревнование ума как хитрости и подлости (завистников и царских приспешников) - и ума как взаимовыручки и взаимопомощи ставших неразлучными Ивана и конька. Столкновение их зачастую «высекает» юмористическое словцо, искрометное, благополучно возвращающееся в родную устную стихию из литературного произведения. Благодаря же своему единению герои (больше, конечно, Иван при поддержке Конька-Горбунка) с честью преодолевают все искушения-испытания. Разрешая один за другим конфликты, автор показывает, каковы условия счастливого правления царя. Извечный фольклорный конфликт мужика и барина, естественно вносящий сатирический компонент в повествование, имеет своей доминантой не наказание царя, он как бы вовсе «растворяется», пожалуй, впервые выполняя по-царски чисто риторически данное обещание: «...Страх жениться захотелось. / Если ж ты... то я умру / Завтра ж с горя поутру». Именно так освобождает царь-старик место достойному, доминанта - и апофеоз справедливости, и победа мудрости и красоты и любви, которая олицетворяется началом нового царского рода. Царского не по богатству и почестям, не по знатности предков, но по соответствию народному представлению «о законе и благодати». Писатель утверждает, что путь героя к всенародному признанию, а следовательно, и к его власти над этим народом лежит через преодоление неведения (невежества), косности и самонадеянности. Не дураку дается счастье, а тому, кто нашел любовь (Царь-девица), постиг, что есть мироздание (дорога к Месяцу Месяцовичу и Киту Китовичу, да и сам он при этом становится Иванушкой Петровичем), бессмертие и красота. Высшая справедливость, говорит поэт, не в лукавстве, не в том, чтобы хитростью обрести богатство и власть, а в том, чтобы посрамить «умников», проучить их, наказать высокомерных и вознаградить достойных. Так емко и художественно точно П. П. Ершов определил народный духовно-нравственный и эстетический идеал, который не просто устойчив, но неизменен в сердцевине своей, несмотря на внешнюю изменчивость социальной и художественной реальности. Сказка эта пользуется неизменным успехом именно потому, что синтезировала в своей художественно-речевой ткани лучшие свойства стихии устной народной словесности, которая входит обязательной составляющей в программы народных ярмарочных представлений, гуляний, забав. Сказка развлекает, но, развлекая, и поучает, и врачует. Начинаясь неторопливо, с зачина, как большинство волшебных народных сказок: За горами, за лесами, За широкими морями, Не на небе - на земле Жил старик в одном селе... Первая глава в последних 20 строках передает сюжет последующих двух глав, явно интригуя слушателя введением нового художественного пространства «солнцева селенья», новых персонажей и удивительных событий. Такой прием «предуведомления» не характерен для народной сказки. Вторая глава открывается именно попурри на темы русских народных сказок, на сей раз расширяя сказочное пространство, фольклорное поле, живописно-речевой фон, на котором воздвигается волшебный мир ершовской литературной сказки. Третья глава не повторяет жанровой семантики «присказки» второй главы: уплотненный сюжетный план последней главы, включающий в себя по существу три сюжетные линии (пленение Царь-девицы, помощь рыбе-кит, путешествие в палаты Месяца Месяцовича и волшебное обращение дурака в царя), задается и более плотным озорным введением, которое сродни шутовским, балагурным, балаганным, раешным стихам, где дурашливое, анекдотически-абсурдное предваряет аллегорическое поучительное для народа и властей представление. Это шутовство «присказки» как бы извиняет «педагогические притязания» финала сказки, причем сказка в целом завершается традиционным для народной сказки концовкой. Сказка П. П. Ершова - стихотворное повествовательное эпическое произведение, где диалог, прямая речь заставляют говорить о том, что сказка и сказывается, и разыгрывается по ролям. Живая устная речь героев как бы рождается на глазах слушателя или читателя, безыскусно вплетаясь в речь повествователя, сказителя, характер которого, «типаж» без труда восстанавливается. Сказитель у П. П. Ершова представлен не только в особой устноразговорной интонации, специфичности словаря, он - персона, он о себе заявляет в первом лице, чего нет в народных сказках: Много ль времени аль мало С этой ночи пробежало - Я про это ничего Не слыхал ни от кого. Или: На другой день наш Иван, Взяв три луковки в карман, Потеплее приоделся, На коньке своем уселся И поехал в дальний путь... Дайте, братцы, отдохнуть! (В современной Ершову русской поэзии нечто подобное систематически делает Пушкин в «Евгении Онегине».) Но лицо сказителя проявляется и в специфических для прозаической литературной традиции повествовательных оборотах, характерных для времени написания сказки: По теперь мы их оставим, Снова сказкой позабавим... Или: Но теперь мы с ним простимся И к Ивану возвратимся. Сказка насыщена меткими афористическими речениями, пословицами, поговорками. Царь-девица, давая поручение Ивану, и вовсе говорит загадкой, как Василиса Премудрая: Заезжай ты поклониться В изумрудный терем мой Да скажи моей родной: Дочь ее узнать желает, Для чего она скрывает По три ночи, но три дня Лик свой ясный от меня... Правда, в отличие от фольклорных загадок-испытаний, эти и разъясняются вскоре самою же Царь-девицей. Символика ершовской сказки восходит к символике волшебных народных сказок, когда герой проходит через ряд испытаний инициации (посвящения), когда он как бы умирает для жизни прежней, рождаясь в новой. Ярким инициационным моментом в данном произведении является дорога Ивана к Месяцу Месяцовичу. Напомним, что для фольклорной традиции более характерен путь в преисподнюю, в заколдованное царство, в мир, враждебный человеку, чем в поднебесное царство. Так символически Иван получает благословение небесных сил. В этом смысле зло минимизировано автором в земных пределах, добро, справедливость, благо главенствуют в мироздание. Природа самой Царь-девицы также выражена предельно ясно, хотя и дается сказочно-символически: это Заря, сестра Солнца, Заря, нисходящая на землю, это красота, свет и благодать, и потому обручение со светом имеет для Ивана, для его будущего царствования первостепенный смысл и является непременным залогом счастливого правления. Заметим, что сказка называется не «Царь-девица» или «Иван- дурак и Конек-Горбунок»: так были бы обозначены главные персонажи сказки, но их роли самоочевидны и не нуждаются в усилении путем вынесения в заголовок. «Конек-Горбунок» - интригующее название - такого диковинного персонажа нет в народных сказках, более того, этот герой является сюжетообразующим: без его вмешательства в события последние не могут получить должного разрешения, он - явление чуда. Авторская мысль следует за мыслью «православных христиан», когда в «умалении», в унижении обыденном они видели возвышение, возвеличивание духовно-нравственное. Трудяга-конь из обычной русской крестьянской жизни оборачивается забавой-утешителем, чудесным помощником. И если Иван в течение повествования изменяется (а как же иначе, если он «умирает» и «рождается вновь»?), то Конек-Горбунок неизменен, он как бы внутренняя сущность, внутренний голос главного героя. И если Иван преображен, возвеличен, вознагражден любовью Царь-девицы, то Конек-Горбунок счастлив своей службой и дружбой. В сказке П. П. Ершова выражена не только идея народности, активно будированная в литературных кругах России того времени. Эта идея художественно воплощена самым идеальным образом, и стихотворная форма играет в данном случае не последнюю роль. Она синтезирует живописное, драматургическое, музыкальное, собственно художественно-речевое начала, достигая желаемого воздействия на слушателя и читателя, наслаждающегося не только слежением за авантюрными событиями, волшебными приключениями, но и зачарованного мелодическим строем повествования. Работа П. П. Ершова-сказочника - непревзойденный образец художественного переосмысления фольклора в литературном художественном произведении, своеобразный эталон, с которым соизмеряется труд писателя-сказочника.